В современной испанской литературе не так много авторов, которые с такой настойчивостью исследуют зону человеческого распада, как Альберте Моман Новаль. Его новый роман La realidad difusa (“Рассеянная реальность”, 2025) — произведение, требующее вдумчивого чтения и вызывающее немало вопросов о природе восприятия, о границах свободы и о том, как функционирует сознание в эпоху информационного пересыщения.
Для российского читателя имя Момана, возможно, ещё не стало широко известным, однако его творчество уже давно привлекает внимание исследователей критического реализма и постмодернистских экспериментов в Галиции. Новый роман можно рассматривать как поворотный момент: это не просто очередная попытка переосмыслить социальную действительность, а полноценная философская конструкция, в которой личная история героев превращается в метафору системных деформаций современного мира.
Испанский диагноз глобальному обществу
La realidad difusa начинается с монолога специалиста по “созданию реальностей” — человека, стоящего за кулисами политического и корпоративного шоу. Этот безымянный архитектор эмоций и массовых представлений рассказывает о своей работе с пугающей будничностью.
Этот пролог можно было бы принять за сатиру, если бы под ним не ощущалась тяжёлая документальная основа. Моман не кричит о кризисе — он фиксирует его хирургической точностью.
Российскому читателю такой образ “инженера восприятия” покажется особенно знакомым: мы живём в стране, где информационные технологии и власть давно переплетены, а общественное мнение часто формируется искусственно. Пролог романа действует как предупреждение: реальность больше не принадлежит человеку.
Терситес: человек, потерявший опору
После уверенного, холодного голоса пролога сюжет переносит нас к основному герою — Терситесу де Агрио, бывшему полицейскому. Это персонаж, который одновременно стоит на грани безумия и отчаянно пытается сохранить себя. Терситес утратил профессию после того, как попытался разоблачить коррупционную схему внутри службы безопасности.
Но то, что делает его особенно уязвимым, — не социальный крах, а постепенная потеря способности различать собственные желания от чужих.
В одном из ключевых эпизодов герой внезапно испытывает непреодолимую тягу купить шоколадную булку, которую он никогда не любил. Этот “мелкий” эпизод становится поворотным: читателю становится ясно, что в сознание Терситеса внедрён некий алгоритм, управляющий его желаниями.
Эта сцена заставляет вспомнить и теоретиков симулякров, и отечественные дискуссии о манипуляции массовым сознанием. Моман говорит о том, что современный человек становится объектом “мягкого контроля”, лишаясь даже самых естественных импульсов.
Дом Этры: где умирает и спасается человечность
Вторая часть романа переносит нас в дом Этры, пожилой женщины, приютившей Терситеса. В российской литературной традиции образ старушки, сохраняющей остатки человеческого тепла, встречается часто, но Моман избегает банальной сентиментальности.
Этра — фигура сложная и хрупкая. Она живёт в бедности, окружённая напоминаниями о прошлом, наполненном утратами. Её быт прописан таким образом, что читатель ощущает почти документальную правдивость: запах стиранного белья, скрип кровати, старые рамы, заклеенные пластырем.
Отношения между Этрой и Терситесом — напряжённые, зыбкие, основанные не на любви, а на потребности быть услышанным хотя бы кем-то. Это взаимодействие напоминает линии взаимозависимости, столь привычные в современной русской прозе, например, у Петрушевской или Шишкина, но Моман идёт дальше: он показывает, что даже самое человечное пространство может разрушиться.
Насилие без оправданий: этическая вершина романа
Одним из самых серьёзных испытаний для читателя становится сцена насилия, совершённого Терситесом над Этрой. Она написана сдержанно, почти сухо — без резких эмоций и эффектных жестов. Именно эта подача делает эпизод особенно тяжёлым.
Моман демонстрирует, что насилие не возникает внезапно. Оно — следствие системного разрушения личности.
Терситес не оправдан, но и не превращён в картонного злодея. Он — продукт среды, в которой человек постепенно лишается моральных ориентиров, а тело становится единственным языком выражения боли и бессилия.
Такая трактовка насилия созвучна российской критической социологии: индивидуальная вина не исчезает, но корень проблемы — в устройстве общества.
Пентисилея: голос женской стойкости
Во второй половине романа появляется Пентисилея, секс-работница, обладающая ясным умом, сарказмом и внутренней дисциплиной. Она — один из наиболее харизматичных персонажей.
Пентисилея не играет роль спасительницы. Она — женщина, сумевшая выжить в условиях, где выживание само по себе становится формой сопротивления.
Её диалоги с Этрой выводят роман на новый уровень: здесь пересекаются опыт двух разных поколений женщин, прошедших через социальное и экономическое давление.
В их разговоре звучат те же ноты, что и в работах Беньямина и Бодрийяра: обсуждение копий, образов, иллюзий, но без академичности. Моман представляет философию как естественную часть повседневного разговора — редкая способность, которая сближает его с традицией Пессоа и Лиспектор.
Галлюцинации как вторая реальность
Одним из самых странных и символичных элементов романа является образ говорящего чёрного кота, являющегося Терситесу в галлюцинациях.
Кот — это не только элемент сюрреализма. Он — метафора внутреннего вторжения.
Границы между внутренним и внешним миром исчезают: человек становится уязвимым перед собственными страхами и перед тем, что ему внушают.
Эта тема не менее актуальна в России, чем в Испании: информационные войны, цифровые следы, политические фабулы — всё это формирует сознание современного гражданина.
Финал: слабый свет надежды в разрушенном мире
Последняя сцена романа — больничная палата. Терситес без сознания; Этра сидит рядом, предлагая ему воду.
Это минимальный жест, но именно он приносит в текст ту хрупкую надежду, которую Моман допускает лишь в самых редких случаях.
Он не говорит о прощении. Не предлагает катарсиса. Но показывает, что человечность возможна даже на обломках разрушенной личности.
Стиль и поэтика автора: от документальности к лиризму
Моман пишет густым, насыщенным языком. Его текст требует медленного чтения. Он использует длинные, волнистые фразы, в которых бытовое описание вдруг прерывается философской репликой.
Для российской традиции такой стиль может напомнить Германа, позднего Платонова или Маркеса — писателей, которые умели соединять лиризм и социальную прозу без диссонанса.
В La realidad difusa стиль становится не украшением, а частью содержания: так выглядит сознание человека, пытающегося удержать реальность, которая рассыпается между пальцев.
Место романа в творчестве Момана
Чтобы точнее оценить La realidad difusa, важно рассматривать её в связи с другими работами автора.
-
В Lapamán — исследование маргинальности как пространства истины.
-
В As que dormen sobre a palla — телесность как метафора поколения, пережившего социальные катастрофы.
-
В Raro — эксперимент с формой и восприятием, впоследствии оформленный в более структурированный способ.
Новый роман объединяет эти мотивы и поднимает их на более высокий философский уровень.
Что значит “рассеянная реальность” для читателя?
La realidad difusa — роман о том, как распадается мир. Но не внешний — внутренний.
Это произведение:
-
о том, как желанием можно манипулировать;
-
о том, как человек теряет связь с собственным телом;
-
о том, что бедность — это не только отсутствие денег, но и отсутствие опор;
-
о том, что в мире, наполненном симуляциями, настоящим остаётся только жест заботы.
Для современного российского читателя, привыкшего к стремительным изменениям реальности — политической, экономической, цифровой — роман Момана станет зеркалом. И возможно, это зеркало покажет не самые приятные черты эпохи.
Заключение
La realidad difusa — роман-катализатор. Он не даёт ответы, но заставляет задавать трудные вопросы:
Альберте Моман Новаль создаёт произведение, которое трудно забыть. Его роман — не просто литературное событие, но и попытка сформулировать диагноз эпохи, в которой реальность превращается в шум, а человек — в его носителя.
Это книга, нужная российскому читателю. Не для утешения, а для пробуждения.